Современный шведский детектив - Страница 108

К оглавлению

108

— Послушай, — заикнулся, было Хольмберг.

— А? Сигарету? Подымить охота? Держи! — Удин протянул бело-голубую пачку.

Хольмберг машинально взял сигарету, прикурил, затянулся и жутко раскашлялся. Так раскашлялся, что даже побагровел.

— Что… это… кх!.. за черто… кх-кх!.. вы сига…

— А что? Не нравятся? Будь я проклят. Испанские. «Дукадос».

— Ну… кх-кх!

— Гм… по-моему, вполне на уровне. Только привыкнуть надо.

Он легонько ткнул Хольмберга в живот и захохотал.

— Ах… вот как, — протянул Хольмберг.

— Во-во! Понимаешь, брат у меня летчик. Он-то и покупает мне сигареты, tax-free. Сам-то не курит. А я на них напал случайно, несколько лет назад, когда отдыхал в Испании.

— Извини. Одну минуту, — сказал Хольмберг, вышел из комнаты и заглянул к Улофссону, который сидел, массируя затылок.

— Ну и диван у тебя… Я, конечно, может, и спал, но шея прямо вся онемела. Что это с тобой?

— Он дурак. Черт меня побери, он дурак.

— Что-что? Кто дурак? Начальник полиции?

— Нет, Удин. И мелет, и мелет, не закрывая рта. А сигареты какие курит — господи, спаси и помилуй! И через слово «будь я проклят». Через слово.

— Да. Веселенькое дельце.

— Куда уж веселей. Пошли ко мне, а? Один я с ним не выдержу.

— Ладно. Все равно скоро совещание. — Улофссон вышел из-за стола, и оба направились к двери.

— Это Севед Улофссон, — сказал Хольмберг. — Хотя вы ведь уже встречались.

— А как же. Ты, между прочим, здорово похож на моего брата, — заметил Удин.

Хольмберг посмотрел на него.

— На летчика?

— Нет, на другого. Он в Стокгольме живет и тоже, как я, работает в полиции.


3

Эмилю Удину уже сравнялось сорок семь. Роста он был среднего — метр семьдесят. Рыжие волосы, крупный нос, пышные усы.

Одет он был в клетчатый пиджак и узенькие брюки-дудочки, на ногах — сандалии.

По слухам, он в своем деле корифей. Во всяком случае, так говорили стокгольмцы.

В Лунде же решили, что он не слишком умен.


4

В среду к вечеру об этом знало почти все управление. И сотрудники искали повод, чтобы хоть одним глазком посмотреть на сие чудо природы.

Совещание началось после обеда.

НП, Улофссон и Хольмберг ознакомили Удина с ситуацией.

— Ясно, — сказал он, — вот, значит, как обстоит дело. Да-а, я и говорю. История запутанная, ничего не скажешь. Что ж, раз на то пошло, принимаю, как говорится, командование…

— Ну и отлично, — сказал НП.

— Да-а, — продолжал Удин. — Посмотрим, что тут можно сделать. Придется здорово покорпеть, дотошно изучить все возможности, без предубеждения, как говорится. У этого вашего Турена не было любовницы?

Вопрос хлестнул их, как пощечина.

НП залился краской и, помолчав, ответил:

— Я лично понятия не имею.

— Вот как? Что ж, охотно верю. Он ведь, небось, не трубил об этом на каждом углу.

— Простите, но мне сдается, что мы ни с того ни с сего бросаемся по весьма и весьма сомнительному следу, — заметил Улофссон.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного. Просто мы располагаем несколькими очевидными фактами и рядом странных точек соприкосновения. Зачем же копаться в личной жизни Бенгта?

— Да, — вставил Хольмберг. — Именно.

— Но я не это хотел сказать.

— А что же, черт возьми?

— Я имел в виду, что насчет Бенгта… позволю себе называть его Бенгтом, для простоты, как говорится. Потолковать надо насчет Бенгта, вот что. Я подумал, если у него есть любовница, то можно бы выспросить ее, поговорить с ней. Ведь вы не представляете, женатые мужчины болтают с любовницами о таких вещах, о каких при жене и не заикаются. Вдруг он сказал ей что-то очень важное с точки зрения поимки преступника.

Все молчали.

Черт возьми, думал Хольмберг, малый-то прав.

— Разве я не прав?

— Да, прав, — согласился Хольмберг.

— Ну? Так как, была у него приятельница? Будем называть ее так, потому что слово «любовница» в нынешних обстоятельствах звучит, пожалуй, грубовато.

— Нет, — сказал Улофссон. — Я судить не берусь.

— Я тоже, — сказал Хольмберг. — Не знаю. Но думаю, вряд ли. Староват он для этого.

— Нет, парень. Нет. Возраст, если хочешь знать, только добавляет пикантности.


5

Час спустя решительно все заподозрили в Эмиле Удине ясновидца.

Трубку снял Хольмберг.

— Добрый день, — услышал он женский голос. — Кто у телефона?

— Ассистент уголовной полиции Хольмберг.

— Добрый день. Мне ужасно неловко, но… Мое имя Сольвейг Флорён, и…

Голос смолк.

— Да? — сказал Хольмберг.

В трубке откашлялись и продолжали:

— Мне очень неловко вас беспокоить. Я знаю, у вас и без того забот хватает, но… Я знала Бенгта… Турена… комиссара. Вот и подумала, вдруг вы мне поможете.

Хольмберг вздохнул.

— А в чем дело?

— Я только что звонила в больницу, выясняла, как он там. Ведь в газете было написано, что состояние критическое и неопределенное… а мне хотелось знать точнее… Я спросила, нельзя ли его навестить, и они сказали, что он до сих пор без сознания и что к нему пускают только жену и сотрудников полиции. А я… мне бы так хотелось… повидать его… если можно.

— Гм… И по какой же причине, если не секрет?

— Почему секрет. Мы были знакомы… если можно так выразиться…

— Знакомы… И близко?

— Да. Пожалуй, что так.

— Очень близко?

— Да…

— Кажется, начинаю понимать…

Сольвейг Флорен молчала, а в памяти Хольмберга сверкнул вопрос Удина насчет того, была ли у Бенгта любовница.

108