— Нет. Не знал. Мне сказали только — срочное обследование. В больнице все вверх дном, сами видите. Катастрофа на шоссе…
— Да, катастрофа… И все же? Что с Бенгтом? Как он?
— Пуля вошла в мозг тут, на уровне ушей… сзади. — Он похлопал себя по затылку. — Здесь находится гипоталамус. Погодите. — Врач вытащил из кармана листок бумаги и сделал набросок. — Итак, заштрихованная область — это гипоталамус. Здесь, в так называемом центральном отделе мозга, расположены жизненно важные центры. Пока они исправны, человек остается человеком. В частности, именно этот участок управляет бодрствованием и сном. Насколько я могу сейчас судить…
Он умолк, потер подбородок.
Ни Хольмберг, ни Улофссон его не торопили.
— Трудно, когда не можешь сказать ничего определенного, но, все же, основываясь на результатах осмотра раны и рентгеновских снимках, я склонен допустить, что… скажем, центр бодрствования весьма серьезно поврежден, а может быть, даже полностью выведен из строя.
— То есть? — деревянным голосом произнес Улофссон.
— То есть он будет находиться в коматозном состоянии вплоть до конца.
— Как долго… это… протянется? Врач едва заметно покачал головой.
— Не имею ни малейшего представления. Сколь угодно долго. А впрочем, может быть, я ошибаюсь. Запомните: может быть. Повреждения необязательно опасны для жизни. Просто, насколько я могу судить, ему уже давно полагалось умереть.
— Но разве нельзя его оперировать? — спросил Хольмберг.
— Если задет мозговой центр, то… — Врач развел руками.
Они поняли.
— Но пока ничего еще не решено.
Казалось, ночи не будет конца.
Обратно, на Мортенс-Фелад и Судденс-вег.
Улофссон тронул дверь — не заперто.
Оба чувствовали безграничную усталость, апатию, словно из них выпустили воздух, и вместе с тем им очень хотелось что-то предпринять.
Поймать виновного — вот что целиком занимало их мысли.
Поймать преступника — вот что еще имело значение.
Буэль они нашли в кухне Туренов.
— Соня спит, — сказала она. — Ей дали успокоительное и сделали укол снотворного.
Глаза у Буэль были красные: не то от слез, не то от недосыпу. И выглядела она маленькой и усталой.
Плакала, что ли? — размышлял Севед. Из-за Бенгта? Из-за Сони? Или из-за того, что на месте Турена мог оказаться он сам? Едва ли он когда-нибудь узнает, о чем она плакала.
— Ну, как он? — тихо спросила Буэль.
— Жив. Во всяком случае, пока. Только… Все очень сложно и запутанно. Я потом объясню. Но, — Севед покачал головой, — похоже, он вряд ли выкарабкается.
Хольмберг тяжело вздохнул и почувствовал, что страшно хочет спать.
Во рту какой-то мерзкий привкус, и в горле скребет, когда глотаешь. Все вокруг подернулось красноватой дымкой и подозрительно качалось.
Крайнее переутомление…
— Где НП? — спросил он.
— В управление уехал.
— Он ничего не говорил? Ну, на случай, если задержится там?
— Говорил. Велел вам ехать к нему. Который час?
— Пять минут третьего.
— Я останусь здесь, — решительно объявила Буэль.
— Ладно, — согласился Севед.
— А ты где будешь ночевать?
— Он ляжет у нас на диване, — распорядился Хольмберг. — И вообще, если мы хотим завтра быть в форме, нечего всю ночь мыкаться. Заночуешь у нас.
— Хорошо. Но ведь тебе утром на работу, Буэль. Как же ты пойдешь?
— Позвоню и объясню, что произошло. В случае чего возьму выходной.
— О'кей. Только бы все уладилось.
— Да уж. Ну, поезжайте.
Севед Улофссон сел за руль, и машина покатила тихими, пустынными улицами ночного Лунда.
— Интересно, выключили мы перед уходом свет? — тщетно вспоминал он.
Хольмберг даже не удостоил его взглядом.
— Я имею в виду… счет за электричество…
— Да брось ты, в конце-то концов!
В кабинете начальника полиции их угостили кофе. Дежурный по управлению сам вызвался сварить. Кофе получился не бог весть какой, но приятно сознавать, что о тебе заботятся.
— Я тут посидел, подумал, — сказал НП, — все взвесил и пришел к выводу, что одним нам не справиться.
— Угу, — машинально буркнул Улофссон.
— Поэтому я запросил помощь из Стокгольма. Завтра Центральное управление пришлет своего сотрудника.
— Кого же?
— Пока неизвестно. Между прочим, еще вчера вечером, когда убили Фрома, я предлагал обратиться за помощью. Ведь дело очень серьезное. А теперь и подавно. Но Бенгт вчера отказался.
— Позавчера.
— Что?
— Сегодня среда.
— Да-да, конечно. Верно. Но как я уже говорил, он отказался. Полагаю, из местного патриотизма. Если б он не возражал, может, нынче вечером ничего бы не случилось.
— Какой, черт побери, смысл об этом говорить, — сказал Хольмберг и мысленно послал к дьяволу и начальника полиции, и стрелков из-за угла, и Центральное управление, и себя самого.
Обещанный сотрудник прибыл утром.
Прилетел из Стокгольма, первым же рейсом. На аэродроме Бультофта его встретили и отвезли в управление.
Звали его Эмиль Удин, и уже через час все пришли к выводу, что работать с ним — сущее наказание.
Никто его за язык не тянул, он сам начал: — Честно говоря, лучше бы я стал адвокатом. Но ты ведь знаешь, как оно бывает… Будь я проклят! В школе учился с прохладцей, лень заела, и результат не замедлил сказаться. Отстал и провалился на экзамене. С треском. Потом отцу приспичило сделать из меня военного, раз уж я и в реалке сел в лужу. Но тут я встал на дыбы. Подался в полицейское училище — все лучше. Так я думал в ту пору и, будь я проклят, думаю до сих пор. Эх! Если б я тогда соображал, не сновал бы теперь по всей стране, выручая провинциальную полицию, а имел бы собственную контору, с хорошей мебелью, с секретаршей… Может, даже коллег, совладельцев адвокатской фирмы… и богатых клиентов… дамочек в мехах и прочая. И сидел бы себе в «Оперном погребке» вместе с Хеннингом Шёстрёмом… Да… мужа моей сестры надо видеть. Он-то адвокат и зарабатывает, скажу я тебе, ого-го!