— Я ее почти не знала. Какая она была? — спросила Камилла Мартин.
— Для меня — лучше всех. Веселая, добрая, никогда ничего не жалела. У нее были густые темно-рыжие волосы, к старости они, конечно, поседели, но все равно остались волнистыми и густыми. Она часто смеялась. Бывало, бросит уборку, сядет за рояль и играет для меня. Она была профессиональной пианисткой и много лет жила, давая уроки музыки. Она мечтала, чтобы я занималась пением, чтобы я… чтобы я посвятила себя музыке. А теперь… теперь я даже на знаю, хватит ли у меня денег продолжать наши уроки.
Слезы снова подступили к ее глазам, но Камилла сказала довольно сдержанно:
— А почему, собственно, тебе не хватит денег? Если, конечно, желание твое непоколебимо. Ведь у тебя хорошо оплачиваемая работа. Ты служишь секретаршей в еженедельнике «Мы — женщины». Кстати, если не ошибаюсь, ты что-то говорила про интервью, которое вам до зарезу необходимо?
Полли было совестно, что она совсем забыла, какие на нее возлагались надежды и в каком безвыходном положении находится редакция. Материал нужно сдавать в типографию, а Еспер сгорает от нетерпения заполучить новую жертву для сваей статьи.
Полли постаралась, как могла, загладить свою вину. Дождалась, когда Еспер со своей громоздкой аппаратурой примчался на Карлавеген — он считался неплохим фотографом, — и вызвалась доставить пленку в фотолабораторию быстрее любого курьера.
Весь вечер и часть ночи, пока Еспер, запершись у себя в комнате, потел над статьей, Полли не ложилась и без конца подавала ему свежий кофе.
— Есперу обязательно сейчас же ехать в типографию? Ведь до Скуги двадцать миль, он уснет за рулем, — сказала она Мирьям в половине второго ночи.
Мирьям в ночной сорочке перебиралась из комнаты Эдуарда в собственную спальню.
— Верно, — зевнув, согласилась она. — Риск есть. Конечно, хотелось бы печатать журнал где-нибудь поближе к Стокгольму. Но типография «Скуга-постен» сотрудничает с нами на очень выгодных условиях, к тому же печатают они хорошо, а для меня это важнее всего. Там отличный технический руководитель. Один день задержки его не испугает, по его словам, он управится с чем угодно, если рукопись доставят не позже шести утра.
— А нельзя передать текст по телефону или по телетайпу?
— Еспер должен сам проследить, чтобы в верстке все было в порядке, когда старую статью заменят новой.
— Если в редакции обойдутся без меня, я с удовольствием отвезу его в Скугу, — осторожно, но настойчиво предложила Полли.
Как ни странно, Мирьям ухватилась за эту мысль.
— Спасибо, ты окажешь нам большую услугу. Да и тебе из уважения к памяти тети Альберты не мешает появиться в Скуге как можно раньше. Надень черный плащ и постарайся убедить моего дорогого братца, что в Скуге не принято оплакивать близких в желтых бархатных пиджаках. Всего хорошего. Я иду спать.
На переднем сиденье обшарпанного «вольво» рядом с Полли Томссон сидел Еспер. Большую часть пути он дремал. Над задним сиденьем болтался на крючке его темный костюм. Сам он был в пиджаке немыслимого желтого цвета. Полли успела переодеться в черные брюки и черный свитер.
Холодным ранним апрельским утром они миновали поросшие лесом горы и въехали в безлюдный городок. Оставив позади мост через реку, Полли свернула на Мальмгатан, затем они выехали на Блекслагарегатан. Бледное солнце серебрило заснеженную поверхность озера.
Еще поворот, и путь окончен.
Они остановились возле причудливой деревянной розовой виллы с крылечками, мезонинами и белыми резными балконами.
Полли нерешительно вылезла из машины и вошла в калитку. Никакой колючей проволоки из ее ночного кошмара, и парадная дверь не заколочена. Ничто не мешало ей вынуть из сумки ключ, вставить его в замочную скважину и открыть дверь.
— Тебе не кажется, — раздался у нее за спиной голос Еспера, — что Альберта в доме и вот-вот выйдет нам навстречу?
— Кажется, — тихо ответила Полли. — Я только об этом и думаю.
Но думали они, наверное, о разных вещах.
Присутствие Еспера мешало ностальгическим и сентиментальным воспоминаниям. В беспощадном утреннем свете он придирчиво оглядел виллу Альберты и сказал:
— Не понимаю, что за фантазия выкрасить хибару под цвет ветчины. Какое уродство! Веранда непомерно велика, столько балконов, с трех сторон по крыльцу — не многовато ли для одного жалкого двухэтажного домишки?
— А по-моему, дом очаровательный, — сказала Полли, отворяя входную дверь.
В холле Еспер глянул в зеркало на свой заросший подбородок.
— Бог ты мой, мне надо принять душ и побриться. Который час?
— Почти половина шестого. В твоем распоряжении меньше часа.
Уже взбегая по лестнице на второй этаж, он крикнул:
— Сообрази поскорей что-нибудь пожрать! Не то с голодухи я выкину из журнала не ту бабенку.
Оставив вещи в холле, Полли направилась в просторную кухню, выкрашенную под цвет сандалового дерева. Через пятнадцать минут она устало позвала Еспера:
— Могу предложить ветчину, помидоры и яйца. Салата яне нашла.
Он сел за накрытый стол, под занимавшую целую стену коллекцию начищенной до блеска старинной медной посуды.
— Спасибо, — ответил он. — Ты, Полли, девчонка что надо, с тобой не пропадешь.
Полли вовсе не ощущала себя «девчонкой что надо», однако дом перестал быть для нее только средоточием скорби. Случайно или намеренно, но Еспер добился этого.
Он с жадностью поглощал ее стряпню, и Полли недоумевала, почему она всегда так старается угодить ему.