Где они только ни спрашивали: и в отделе розыска, и в отделе общих вопросов, и в отделе краж и мошенничеств, — о Роланде Эрне никто слыхом не слыхал. Ни в чем он не подозревался.
И по спискам их отдела он тоже никогда не проходил. Связались с дорожной полицией — Эрн и там неизвестен. В отделе общественного порядка расспросили всех до единого — и полицейских, и штатских агентов, — не слыхали ли они в какой-либо связи имя Роланда Эрна. В ответ либо отрицательно качали головой, либо коротко бросали «нет».
Обратились даже к сотруднику полиции безопасности, который работал в отделе розыска. Тот наморщил лоб, просмотрел картотеку фотографий и тоже сказал, что слышит это имя впервые.
— Его что, надо взять на заметку? Может, мне им заняться? — с надеждой спросил он.
— Это ты всегда успеешь… если изловишь его. Но черт меня побери со всеми потрохами, чур, мы первые с ним потолкуем!
В половине седьмого они исчерпали все мыслимые варианты и установили, что Роланд Эрн ничем не насолил ни правосудию, ни полиции, ни в чем не подозревается и не разыскивается. Полицию вообще нисколько не интересовал человек по имени Роланд Эрн. Пока.
— Так почему же он, черт возьми, удрал?! — недоуменно спросил Улофссон.
Всем полицейским постам было разослано описание внешности Эрна, а также отдан приказ задержать его.
Роланд Фритьоф Эсбьёрн Эрн, родился 12 апреля. 1943 года. Рост около 180 см, одет в зеленые джинсы, серую куртку и спортивную майку, на ногах сандалии. Волосы пепельные; сутулится, ходит вразвалку. Особые приметы отсутствуют.
Бекман доложил о результатах обыска: ничего интересного в комнате Эрна не обнаружено. В первую очередь никаких пистолетных пуль из пластмассы.
После этого они разошлись по домам.
Недовольные истекшим днем и собой.
— Ни шиша не поймешь, — сказал Мартин жене, которая ловко перекатывала Ингер на кухонном столе, вытирая малышку после купанья.
— Что? Тю-тю-тю… — Она осторожно пощекотала девочке животик.
Ингер взмахнула ручонками, тихонько взвизгнула от удовольствия и посмотрела на мать; глаза у девчушки большие, веселые, доверчивые, довольные жизнью и окружающим миром — тем маленьким миром, который был ей знаком.
Прямо котеночек, который ужасно любит, когда его гладят по брюшку, подумал Мартин.
— Не капризничала сегодня? — спросил он.
— Нет… Сегодня она вела себя замечательно. — Черстин подняла дочку и осторожно несколько раз ее подбросила.
— Агу, агу, — радостно проворковала Ингер и засмеялась. И потянулась к Черстин. Ручки были такие коротенькие и хрупкие, что она и выпрямить-то их толком не могла.
— Она вела себя замечательно… да, старушка?
— Гу-гу-гу… мммм…
— А чего ты не поймешь? — спросила Черстин, заворачивая дочку в голубое махровое полотенце и беря ее на руки.
— Что?
— Ты сказал, что, мол, ни шиша не поймешь.
— А-а, да, — сказал он, закуривая. — Я про студентов — чудной народ, право слово! Сегодня вот я столкнулся с парнем, который начисто лишен каких бы то ни было иллюзий, одна рука у него не действует, будущее весьма туманное, и вдобавок невеста пошла на панель. Еще я пытался задержать одного экономиста, который работает почтальоном, но, только мы собрались с ним побеседовать, он взял и смотался. Правда, может, он смылся потому, что это его рук дело. А в больнице лежит Бенгт и может в любую минуту умереть. И тогда Соня останется вдовой… А я торчу здесь, на кухне, я и рад бы что угодно сделать, да не выходит, вот и Эрна этого упустил. Вдруг это он стрелял… хотя Эрн не хромает. Дьявольщина какая-то!
Он грохнул кулаком по столу, и Ингер вздрогнула от неожиданности.
— Ну-ну-ну! — Черстин пощекотала малышке шейку. — Смотри-ка, какой шум!
— Гу-гу-гу… мам… мм…
— Слышал?
— Что? — очнулся Мартин.
— Неужели не слышал?
— Что? А тут еще Удин загремел в больницу… свихнуться впору…
— Ты очень устал?
— Нет. Черта лысого я устал. Руки чешутся — до смерти охота что-нибудь сделать, только бы в точку попасть.
В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: — Хольмберг. Эрна задержали.
Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.
— Где вы его взяли? — спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.
— Он вернулся домой.
— Вернулся? Как это «вернулся»?
— Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.
На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.
— Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь — и всем скопом на меня… И поволокли…
Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.
— Ничего, — сказал Улофссон. — Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..
— Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…
— Ну, хватит, — перебил Хольмберг. — Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..
— Нет, они меня поволокли…
Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.