Современный шведский детектив - Страница 112

112

— Больше он ничего не сказал?

— Нет. Мы заговорили о другом.

— О другом?

Она чувствовала, что внутренне Улофссон весь ощетинился. Казалось, ему стыдно допрашивать ее, приятельницу Бенгта. Точно он ступил на запретную территорию. А враждебность — что ж, своего рода защитная реакция. Он держался, натянуто и официально, в глубине души испытывая к ней неприязнь. Может, потому, что она была не в его вкусе.

— Значит, он не сказал, сколько их было и как их имена?

— Нет. Несколько человек — вот и все.

— Студенты? Речь шла о студентах?

— Скорее всего, да, потому что он вскользь обронил, дескать, эти бедолаги студенты сами во всем виноваты. Лучше бы учились как положено и занимались своим делом, а не лезли в разные там заварухи.

— Та-ак…

— И потом добавил: мол, вообще-то их жалко. Никто их не понимает, а что ни говори, они зачастую и впрямь нащупывают больные места, только, наверное, к этим местам пока не следовало бы прикасаться.

— Он так говорил?

— Да.

— Но ни слова о просьбе Фрома?

— Нет.

Вид у Сольвейг был грустный и усталый — из-за Улофссона. И вместе с тем пристыженный.

10

— Будь я проклят, — сказал Эмиль Удин, когда Хольмберг с Улофссоном изложили, что им удалось выяснить за день.

Потом он поковырял пальцем в ухе и зевнул.

— А сам ты что-нибудь узнал? — спросил Хольмберг.

— О, я попытался разведать, что тут за народ и как обстановка. Понятно? Главное в нашей работе — хорошенько разобраться, с кем имеешь дело, и попробовать ближе познакомиться и с людьми, и с их жизнью.

— Вот как?

— Я потолковал с вдовой Фрома, с его сыном и с секретарем, фру Йонссон. Обворожительная женщина, доложу я вам. — Удин довольно хихикнул.

— Да-да, — сказал Хольмберг. — Ну и как, назначил ей свидание?

— Что?

— Назначил, говорю, свидание?

— Нет. Она занята, так что не обессудь, дорогой Мартин.

— Все-таки чего же ты добился?

— Выяснил, что Фром был жуткий грубиян и реакционер — не дай бог стать ему поперек дороги! И тем не менее он ловко скрывал свои пороки. Хуже всего, что он был чертовски высокомерный и властный. Отъявленный реакционер старой закваски. Жена, по всему видать, женщина мягкая и покорная, преданная ему душой и телом. Она его прямо-таки обожала. Сын как будто большой зазнайка и чистоплюй, студент-медик. А вот секретарша — умная и весьма симпатичная особа, я бы даже сказал — очаровательная. Пять лет назад она разошлась с мужем-алкоголиком — он был коммивояжер — и теперь живет одна.

— Так. Ну а что-нибудь, так сказать, съедобное добыл?

— Да. Фром любил набрасываться на людей и унижать их.

— Что же из этого следует?

— Будь я проклят… Что некий безропотный подчиненный вполне мог возненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство.

— А при чем тут Бенгт? — поинтересовался Улофссон.

— Господи, боже мой, так ведь это очевидно, дорогой Севед! Будь я проклят! Бенгт явно погорел на том, что слишком охотно вызвался снабдить Фрома информацией кое о ком и этот кто-то явно обо всем пронюхал. Во Фрома стреляли из ненависти, а в Бенгта — из самой настоящей мести.

— Ты думаешь?

— Да точно, ребята! Так оно и было, будь я проклят!

— А тот, кто стрелял? Где его искать? — спросил Хольмберг.

— Для начала побеседуем с соискателями должности в фирме у Фрома. По-моему, это обязательно кое-что даст.

— Гм…

— Между прочим, забавно, — вдруг вспомнил Удин. — Я разыскал в конторе у Фрома одну книжонку. Называется «Шведские имена». Не удержался, полистал, и сейчас вы услышите, что я там обнаружил… Куда же я ее девал?.. — Он обшарил карманы своего клетчатого пиджака и наконец извлек обрывок бумаги, исписанный бисерным почерком. — Вот. «Имя Эрик происходит от праскандинавского „AinarikiaR“ или „AiwarikiaR“, что означает „самодержец“ или „вечный властитель“. Вальдемар — это искаженное русское Владимир и означает „владеющий миром“. Наконец, Густав не что иное, как „опора бога“ или „посох бога“». Ну, что скажете?

Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.

— В таком случае, что значит «Бенгт»? — полюбопытствовал Улофссон. — Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?

— Само собой. Можно перевести как «благословенный».

— А как насчет Эмиля?

Удин тряхнул головой:

— Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.

Он как будто задумался.

И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку и прочел: «победитель» и «воинственный». Правда, вслух он ничего не сказал.

11

Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед — истошно взвизгивало.

В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.

Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.

Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.

112